А. Лазарчук
ТРАНКВИЛИУМ
Первых десять, назначенных на расстрел, повели в семь вечера по тропе к башне. Окна домов были закрыты, но слышно было, как там, за окнами, их оплакивают. Адлерберг разрешил сегодня вызываться добровольно - тогда не будут брать по жребию. И все десять - вызвались. Четверо пожилых мужчин, два мальчика, два солдата, старик и старуха - супруги... Их провели по городу и погнали в гору. Конвой был из "зайчиков" - почему-то так называли тех, кто должен был создавать и охранять полевые тюрьмы и концлагеря - а также производить ликвидацию тех, кто ликвидации подлежал. "Зайчиков" не любили: за предписанное уставом шкурничество: во время боев им надлежало оставаться в тылу, и только по подавлении вооруженного сопротивления начинать действовать. Именно по этой причине они понесли самые малые потери: оба истребительных удара, огневой и химический, пришлись на голову и тело колонны, лишь слегка зацепив хвост... Теперь их было абсолютное большинство: сто шестьдесят девять человек из трехсот одиннадцати боеспособных. Среди семидесяти раненых и отравленных не до смерти "зайчиков" было четверо. В восемь часов ровно - солнце, белое в оранжевой дымке, висело над перевалом Лонгволк - заложников выстроили в ряд на краю верхней площадки гелиографической башни и под взглядами десятков биноклей расстреляли. Лейтенанту Завитулько пришлось грудью останавливать своих матросов, рвущихся в атаку... Парвис получил телеграмму о событии около полуночи: посыльный катер с поста Литлхорн нагнал президентскую яхту в открытом море. Вскоре катер устремился назад, увозя текст ответа президента. Адлерберг получил его утром. Прочел. Усмехнулся. Кажется, начинает получаться... Только что он стал самым влиятельным человеком в мире. Над островом Волантир уже третьи сутки стояли черные грозовые тучи, хотя по сторонам, как ни странно, погода была ясная и тихая, как и надлежит быть ранней осенью. Леонид Самсон сидел на высоком утесе и смотрел на мир, готовый ковриком лечь у его ног. Почему-то особой радости от этого он не ощущал. Собственно, еще вчера, позавчера, неделю назад - можно было взять быка за рога... Почему-то он медлил. Не хотелось, наверное, превращать мечту в повседневность. Море внизу было усеяно легкими лодками, парусными и весельными. Люди стремились сюда, к нему, со всего света. Их было на острове шесть тысяч четыреста девяносто два. Он любил знать число людей в любой момент времени, хотя практического значения это не имело: критический рубеж в три тысячи шестьсот семьдесят два человека был перейден почти две недели назад. Он прошел все стадии власти. Над одним конкретным человеком - от незаметного влияния до полного подчинения. Над группой. Над стадом. Теперь - над массой... Это были люди, там, внизу - они умели размышлять вслух, строить планы и сочинять заговоры, писать пером на бумаге, разыгрывать мистерии - в общем, делать все то, что отличает человека от умного животного. И в то же время они были примитивнее кома сырой глины. Он мог сделать с ними все. То есть абсолютно все, на что способна была его фантазия. И вот поэтому они перестали быть людьми... Скоро почти все они умрут - принесут себя во всесожжение - для того, чтобы сделать его властелином мира. Они будут умирать в таком неистовом блаженстве, что он почти завидовал им - самому никогда не достичь и тени того... Презирал он их за это же самое. А уважал тех немногих - нескольких - кто, приложившись к чаше, сумел оторваться от нее. Правда, никто из них не пытался сделать это дважды... Олив обернулась. Над туманным горизонтом разворачивалось огненное полотнище. Сильнейший удар изнутри потряс ее: все чувства, какие только были в ней, рванулись вовне. Гнев и нежность, ужас и желание, боль и упоение страстью... Все осветилось окрест. далее